Мой день шахтра (очерк)

Папа стал работать в шахте, когда мне было 4 года. До этого он был любимый суровый физрук, руководитель футбольной, волейбольной и гандбольной команды школы, кружка гимнастики, строитель школьных игровой и спортивной площадок и спортзала, закупщик спорт инвентаря и человек со свистком, который постоянно возил команды на какие-то смотры. Это была другая жизнь, в которой либо ты с папой где-то на каких-то соревнованиях или тренировках, либо он с нами дома по вечерам и устраивает своим девчонкам тренировки на коврах.
Другая жизнь и другая зарплата.
И вот, года с 1982, после школ Херсонщины и Запорожья – Донецк, точнее пригород между Донецком и Макеевкой, и шахта 1-1 БИС.

Первое, что я помню – папа дома, и он спит. Вокруг белый день, я проснулась и хочется поиграть, но на меня шикают – папа спит. Я с игрушками забираюсь к нему под кровать (а это была еще такая металлическая, с жесткими пружинами, высокая койка с шариками на перилах) и играю там в «папа спит, тихо!» со своими куклами и пупсами, разговаривая одними губами.
Так выглядел папа, который приходил после 3-ей смены, которая длилась с 18 до трех или четырех утра…

Второе воспоминание – днем в дом входит страшный дядька в непонятной грубой одежде. На голове у него шлем, к которому прикручена лампочка, а на ногах – сапоги. У дядьки серое лицо и чем-то черным страшно обведены глаза. Глаза кажутся голубее обычного, а рот - непривычно алым. Я ору, а дядька смеется папиным голосом и протягивает алюминиевую флягу с газировкой, я прячусь под стол.
Это папа пришел с четвертой смены, что продолжается с полуночи до 10 утра. Просто в бане не было воды – что-то случилось на шахтной насосной станции. От шахты домой идти было 15 минут. Вот он и отправился мыться домой, обложив матом растакую жизнь, растакую воду, и тудыть ее шахту.

Третье воспоминание почему-то уже зимнее. Отец пришел по хрустящему снегу вечером, после второй смены, которая длится с 12 до 21 часа. Я никак не могла заснуть - когда падает первый снег, да еще и в полнолуние, я никогда не сплю толком, это с детства. Он вошел, весь холодный и колючий, с плохо отмытым лицом – глаза словно накрашены, и попросил чаю. В шахтном ларьке он купил колбасу со странным названием «кызы». Некоторые ее называли «козья», стесняясь истинного происхождения, некоторые, умничая, «колбаса козье-конская», некоторые вообще плевались и брать отказывались. Потому что это была колбаса из конины. Но это я узнала потом. А тогда, в 4 года, девочка в ночнушке сидела на коленях у засыпающего за столом отца и хомячила «казу» - самую вкусную колбасу в мире.

Самая моя нелюбимая смена была первая. Потому что и папа ее особо не любил. Но это я выяснила уже, когда стала постарше. Смена продолжалась с пяти или с шести утра до 14 или до 15 часов. А это значит, что, когда я вернусь со школы, почему-то злой на весь мир и сонный отец захочет проконтролировать, как я делаю уроки, будет недоволен и дело закончится скандалом. 
Не знаю, как у других – у нас было так.

Хорошо помню столовую «Шахтарочка» - ее уже нет, разрушена. Когда мама везла свой класс на какую-то постановку в театр или экскурсию, мы с папой обедали там. Всегда брали гороховый суп, сосиску с пюрешкой, томатный сок с солью и пирожок. А по пути домой – обязательно заходили в магазин за мороженым. Что могло быть вкуснее?

День шахтера был словно национальным праздником. Обязательно парк, обязательно качели, ярмарки со сладостями и игрушками – правда, если мы были в это время не в Херсоне, а уже в Макеевке. 
Еще помню огромные вкуснейшие торты, которые покупались на праздник (впрочем те же, но меньше - каждый аванс и зарплату): трехслойные, пропитанные ликером бисквиты со взбитыми белками и невозможно красивыми шоколадными ажурными решеточками и вензельками.

Однажды даже отец повел меня в ресторан в этот самый день. Он почему-то обиделся на весь мир, не захотел праздновать ни с друзьями, ни дома, посадил меня на плечо и сказал: будем праздновать с тобой, дочурка, сами.
В ресторане на Гвардейке мы долго ждали шашлык, солянку, а пока жевали какой-то салат. До горячего нам почему-то принесли: мне – березовый сок и торт Карпаты, ему - водочки и копченой рыбы. 
Я выпросила и попробовала этой рыбы и… испортила праздник. Папа под водку бы не понял, что рыба была не первой и даже не последней свежести, он вообще как-то ни нюхом, ни вкусом не был обременен. А я поняла и… желудок среагировал мгновенно. 
Помню ссору с официантом, потом приход администратора в галстуке-бабочке, спор о возвращении денег…
Кушать мы там не стали. Что–то купили в магазине по пути и пошли домой. Но я уже спала, свисая с папиной руки, и самого праздника не застала.

А еще как-то чрез пару лет отец нас с сестрой затащил на старый террикон. Настоящая гора, высотой с многоэтажку, рыжая, горячая, заросшая низким кустарником. Ты карабкаешься наверх - а она осыпается под ногами камушками отвальных пород вниз. 
На терриконах селились зайцы и фазаны, попадались лисы.
С террикона открывался потрясающий вид на поселок, на лесополосу из груш, абрикос, вишняка, яблонь, слив и боярышника, на многочисленные ставки-пруды. В лицо дул горячий кисло пахнущий угольный ветер...

А потом помню 90-тые. Помню перебои с зарплатой – мы уже не были зажиточной семьей.
Помню забастовки – папа в первых рядах, и часто его лицо мелькало по телевизору.
Помню выписывание угля, похожее на вымаливание прощения на страшном суде.
Поясню: наша квартира отапливалась дополнительно печкой, она же грела бак с горячей водой в ванной, и на каждую зиму нужно было выписать полторы тонны угля. Сперва этим занимался отец, потом, поскольку у него обнаружилось заболевание легких и стоять долго он в очередях не мог, то повез меня с экскурсией на новую шахту, где работал, на Орджоникидзе, и выписыванием угля с тех пор занималась уже я. Вместе с другом отца, дядей Витей, тоже шахтёром, мы его привозили к сараю и перекидывали до вечера лопатами…

Шахтеры – простые, буйные, неприличные и прямолинейные, не всегда грамотные, но почти всегда упрямые, словом, далеко не идеальные – вот те люди, в окружении которых я росла с 4 до 16 лет. Мужчины на нашем поселке почти никем другим и не работали – да, были металлурги, водители, экспедиторы, реже попадались инженеры, милиционеры, строители, доктора и учителя, но в основном это были забойщики, машинисты, подземные электрики и проч. Быть шахтером в Донецке - так же нормально, как быть моряком в Херсоне или Одессе.
Они много пили, редко пьянели, мало чего боялись, хотя были и суеверны, и даже религиозны, дрались много, но только до первой крови, не били лежачих, деньгами помогали друг другу: свадьбы, похороны, роды, лечение – на все и всегда скидывались целыми улицами. Они мне не очень нравились, эти шахтеры, но на них можно было положиться. Такими я их и помню.

В 2004 году летом я была в Киеве и тогда уже разыгрывалась карта «тупого преступного донбасса, населенного зэками и шахтерней».
Мои друзья, поэты, писатели, музыканты столицы, люди, далекие от политики и считающие себя свободными от предрассудков, зачем-то стали рассказывать мне странные истории о шахтерах. Я сперва посмеялась, считая это шуткой, потом поняла: они всерьез это говорят! они в это верят! 
Да что они знают в свои 18-25 лет о жизни и шахте? 
Я попыталась что-то рассказывать и объяснять. Но на меня посыпалась столичная эрудиция: кто что и где читал, видел, смотрел, цитаты аналитиков… Их опосредованный какими-то писаками опыт выглядел гораздо убедительнее моего, реального… Пропаганда работает. Все, как сейчас…

Я никогда в юности не чувствовала себя в Донецке до конца своей, бывали периоды, когда хотело вырваться, но тогда, в 2004м, я вдруг поняла, какой он все-таки мой, этот сильный, жесткий и прямолинейный Донецк, грубый и добрый. И шахтеры тоже – мои.
И, наверное, впервые после папиной смерти именно в 2004 году День шахтера стал праздником-символом и для меня.
#деньшахтера
#донбасцеукраїна

фото - http://wikimapia.org/…/%D0%A2%D0%B5%D1%80%D1%80%D0%B8%D0%BA…